Мартовские колокола [Litres] - Борис Батыршин

Вылезший из окна парень замысловато выругался и принялся втаптывать комок в снег; его товарищ, появившийся из дверей, стал вытаскивать из грязных сугробов спасенное от огня имущество. Зеваки порывались помогать, но были отогнаны матерным рыком. Никто, впрочем, не обиделся – понимали, что люди на взводе и нечего лезть с помощью, когда не просят! Не хотят – и не надо, была бы честь предложена. А будешь настаивать – схлопочешь в рыло, хозяева дома в своем праве.

Ваня с Николкой, спрятавшиеся за крыльцом пострадавшего дома, переглянулись и принялись выбираться сквозь толпу, перекрывшую уже изрядную часть мостовой. Преодолев скопище горланящих зевак, торговцев и прочей праздной публики, мальчики припустили вниз по улице – все, что нужно, они уже увидели.

Мимо, по мостовой, покрытой утоптанным до ледяной корки снегом, прогрохотал пожарный обоз; линейки и пожарный насос тащили здоровенные, откормленные битюги.

– Городской части, – сказал Николка, провожая их взглядом. – Белые, без отметин.

– А что, у каждой пожарной команды лошади своей масти? – удивился Иван. – Я-то думал, так только в гвардейских полках заведено, как барон рассказывал.

– Нет, и у пожарных тоже, – ответил гимназист. – Фомич, наш дворник, как-то рассказал – в шестидесятых московским полицмейстером был Огарев, сам старый кавалерист, – он и завел такой порядок.

Выезд пожарной команды и впрямь был эффектен. Впереди летел верховой в медной каске. Он все время дудел в медную трубу, разгоняя толпу, – люди бросались к стенам домов, извозчики и ломовики спешно прижимали повозки к тротуарам. За вестовым, растянувшись на полквартала, неслись линейки и фура с насосом; суровые усатые пожарные, сплошь отставные солдаты; решительные лица, начищенные до блеска каски, серое, железной жесткости сукно курток…

– Красота! – Иван аж причмокнул от удовольствия. – Эффектно у вас пожарники катаются!

– Какие еще пожарники? – возмутился Николка. – Они – пожарные! Пожарники – это погорельцы, которые летом по домам побираются. Ходят и рассказывают – мол, подайте, люди добрые, деревенька наша сгорела, все остались с детьми малыми, голые-босые… Вон Владимир Алексеевич писал – я сам прочел в «Московском листке»! – что они все мошенники! Нарочно ездят собирать на «погорелые места» – а чтобы лучше подавали, оглобли телег обжигают на огне, вроде как из пожара вытащенные! Их так и зовут – «горелые оглобли».

– И что, подают? – поинтересовался Иван.

– А как же! – вздохнул Николка. – Народ у нас жалостливый к несчастненьким. И знают, что жулье, а подают: небось не от хорошей жизни люди побираться пошли…

– Ничего в мире не меняется, – хмыкнул Иван. – У нас вон тоже по вагонам в метро и в электричках всякие якобы беженцы ходят. На билет домой собирают – вроде как последние деньги на вокзале украли. А еще – на операцию ребенку; те вообще с собой какие-то справки носят. И тоже знают все, что это жульничество, – а подают…

Обоз скрылся за углом; Иван усмехнулся, представив, как Дроновы охраннички будут объясняться с пожарными. Пустячок, а приятно.

– Так, значит, у них там горючее? – спросил Николка.

Иван уже успел объяснить товарищу, что могло быть в плоских прямоугольных баках с ручками.

– Наверное, – ответил мальчик. – Бензин в канистрах. А что в коробках – не знаю.

– Может, патроны или взрывчатка? – предположил Николка. – Только больно уж они их неаккуратно швыряли…

– А что тротиловым шашкам сделается? Их даже поджигать можно – ничего не будет. Это тебе не гремучий студень, вещь проверенная…

– Ну а в свертках точно ружья, – задумчиво сказал Николка. – Ладно, берем извозчика – и на Варварку, в контору; наши небось извелись…

Славно мы повеселились! Задумка Николки сработала на все сто, я и не думал, что эти уроды так легко поведутся. Хотя, если вдуматься, – что им оставалось? Ирэн Адлер рисковала лишь тем, что сгорит фотография, пусть и очень ценная; в нашем случае, окажись пожар настоящим, обитатели дома могли оказаться в самой середке бензиново-тротилового крематория. Удовольствие ниже среднего – на их месте я бы тоже не стал рисковать.

Отсюда, кстати, вывод: они успели выбросить наружу почти огнеопасное «имущество», – раз уж взялись за оружие, которое хоть и попортится, но взрываться не станет. Потому как, будь его там не десять канистр, а десять тонн бензина – надо было бы самим в окна выкидываться и драпать что есть мочи.

На радостях, что план сработал, я сгоряча предложил устроить второй акт Марлезонского балета, а именно – поджечь подозрительный домик уже по-взрослому. А что? Наделать бутылок с коктейлем Молотова да и забросать – ибо нефиг. К сожалению, идеи не оценили. Мало того, я был обвинен в терроризме, шапкозакидательстве, беспечности и еще прочих смертных грехах, самым безобидным из которых была гордыня. После чего высокое собрание в составе Николки, Романа и Ольги (Наталью Георгиевну не позвали – из-за деликатности обсуждаемых вопросов) постановило: мобилизовать агентуру на слежку за складом и тщательно вести учет поступающих на Стромынку грузов – хотя бы общего их числа и внешнего вида тары. А там видно будет. Я не спорил – видно, так видно. Тем более что других идей, кроме поджога, у меня все равно не нашлось.

Кстати – вот для чего еще им может горючка пригодиться. А что? Развести мыло в керосине, сахару добавить – и все, готов эрзац-напалм! Уж кто-кто, а Дрон наверняка в курсе. Правда, на Майдане, насколько мне известно, в качестве загустителя использовали пенопласт, растворенный в ацетоне, – но идея та же. А уж мыла здесь найти – не проблема.

Следующий пункт повестки дня – Вильгельм Евграфович Евсеин наконец отправился в Берлин, чтобы поработать в тамошнем Королевском музее. Что-то им с отцом срочно понадобилось уточнить касательно перевода манускрипта. А оттуда – чтобы времени не терять – в Александрию, к Бурхардту. Семка со товарищи, под чутким руководством Николки, обеспечили доставку багажа и охрану доцента на вокзале. Мне оставалось только вздыхать – вновь обошлись без меня. Ну да ничего, потом оторвусь.

Далее. Каторжные работы по перетаскиванию барахла через тоннель в мастерскую, а оттуда по точкам – сюда, в контору, в казармы к Фефелову и в клуб Корфа, – в основном завершены. Следующие несколько дней мадемуазель Ольга будет комплектовать медицинские наборы для доктора. Отвезти их в Питер она решила сама – вопреки прямому запрету доктора покидать Москву без вызова. По мне – так пусть едет; командиров меньше. Ромка – малый толковый, с ним всегда можно договориться; подгонять и опекать без особой нужды не будет. Тем более что он занят – сейчас, на зимних гимназических каникулах у «кружка разведчиков» обширная программа и без сегодняшнего веселья на Стромынке. Здорово все же, что у нас есть «волчата», без них мы нипочем бы не справились. А так – ну идет ватага гимназистов по своим делам… ну решили ни с того ни с сего в снежки поиграть… ну выбили пару стекол… Чего с них взять? Хулиганье сопатое…

Ребятам даже объяснять ничего не потребовалось. Зачем? Сказали отцы-командиры – то есть мы с Ромкой – значит, нечего болтать, и вперед! Нет, хорошая штука – скаутская дисциплина. Один только Сережка Выбегов, Варин брат, как-то странно посмотрел, когда услышал, что за шкода предстоит. Ну оно и понятно – кадет все же, белая кость… но и он не стал отказываться, сработал, как тут говорят, «на ять».

А пойду-ка я сейчас и устрою ПХД[48] Яшиному арсеналу! Ну люблю я с огнестрельным железом возиться! Тем более что в витрине, в конторе, пылится без толку почти десяток разномастных винтовочек и карабинов: и винтовки Генри, и армейские «бердан» № 2 с продольно-скользящим затвором, и пара «лебелей» вроде папиного, только без оптики, и даже редкостная револьверная винтовка «Модель 320» Смит-и-Вессона. В наше время за такое чудо можно получить на аукционе тысяч сто – и отнюдь не белорусских рублей. Углядев это произведение оружейного искусства в лавке у Биткова, немедленно кинулся к Яше занимать семьдесят три рубля – и теперь револьверная винтовка украшала стену над письменным столом хозяина конторы. Никелированный ствол, приклад и цевье из редкой древесины грецкого ореха – мечта коллекционера, да и только!

Имелся в коллекции и десяток револьверов; тут же хранился и мой стимпанковский «галан». С собой я предпочитал носить компактный «бульдог» или вообще «дерринджер». В общем, меня ожидало развлечение не на один час – неспешное, медитативное, не отвлекающее от мыслей о вечном. Разобрать, покрыть смазкой, протереть, собрать… запах ружейного сала, любовно ухоженной стали, лака… красота!